* * *

Сегодня был на годовщине смерти одного очень хорошего человека и понимал, что несвоевременной смерти не бывает. Всякая смерть своевременна, если не воспринимать ее отдельно от судьбы. Обычно люди умирают или в самый лучший свой момент - в свой пик, или когда дальше уже некуда... Я очень ясно представляю себе дерево с яблоками, и, конечно, садовник знает, когда какое яблоко сорвать. Иногда лучше зеленым, если видишь, что где-то мороз подхватил, или червяк, или так долежит. А иногда и подольше повисеть может.

* * *

У меня остались военные письма дедушки Вани к бабушке Вере. Когда-нибудь выложу. А пока выкладываю чужие:

"Возвращаясь из ночной разведки, обнаружили в развалинах мальчика лет десяти, худющий, кожа да кости. Принесли в окоп, а девать некуда, мы – в полуокружении. Так и оставили у себя. Он нам набивал патроны в диски к автомату ППШ. Родители погибли. Собирались мы ночью переправить его за Волгу в тыл, но тогда, в конце октября, немцы штурмовали наш передний край. Самый тяжелый день в Сталинграде. Кругом все рушилось, дышать нечем, солнца не видно.

Когда из-за Волги наша артиллерия дала огонь по их танкам и они ушли, мы стали приподниматься из окопа. Я поднял нашего мальчика на бровку на воздух, он шептал: «Вы же червоноармийцы, дайте воды хоть маленькую ложечку, ну хоть краплиночку». А у нас воды не было четвертый день. Когда старшина Петя Галата второй раз ползком нес воду, немцы стреляли по нему. Мы его втянули в окоп, а в термосе – семь пуль и пусто, мы сняли с него мокрую гимнастерку и ее сосали.

А политрук Тютюнов Порфирий штыком копнул землю на дне окопа, взял в горсть чуть влажную землю и приложил к губам мальчика. И заплакал боевой наш политрук. И мы плакали. Он всю жизнь у меня перед глазами, тот мальчик. Его имя было Андрей, а фамилия Волошинов или Ворошенюк.

И. Грекул, Кировоград

Мы закрепились на занятом рубеже западнее Одера и стали зарываться в землю. На нейтральной полосе заметили ребенка. Он ползал около убитой женщины. Реплики были разные. «Жалко, ребенок…». А в ответ: «Сколько своих ползало, забыл?..» – «Да что мы, звери, что ли! Чужой не чужой, а народился жить…» – сказал рядовой Нестор Довгалев. Сказал Василию, тому, который вспомнил про своих, сожженных в Белоруссии: «Держи мой автомат. Командиру в случае чего скажи, что сам он, мол, говорил, что мы спасать Европу пришли». И, не простившись, короткими перебежками побежал по изрытому воронками полю. С холмов ударили пулеметы… Он был рядом с нашим окопом, когда пуля вонзилась ему в спину. Упал и уже не поднялся, но малыша из рук не выпустил.

В одном из писем, аккуратно спрятанных Нестором, нашли завернутые в листок три волоска с пояснением: «…Узнай, дорогой супруг, где мой, а где – деток твоих. Может, по цвету определишь, не забыл ведь?». И на нескольких страничках – обведенные карандашом детские руки.